Страшно забеременеть, есть мясо и быть чернокожим: пять лучших постхорроров об ужасном внутри нас

Лучшие хорроры последних десятилетий — не о жутких тварях, а о бездне нашего «я». Такие фильмы называют постхоррорами (у американцев есть еще термин evaluated horror). Разбираем пять главных постхорроров десятилетия, среди которых антивегетарианский триллер и картина об эмбрионе, сводящем с ума всю семью.

«Сырое» / Raw

реж. Джулия Дюкорно, Франция, Бельгия, Италия, 2016



Один из самых скандальных и неоднозначных хорроров десятилетия. На Гётеборгском кинофестивале его демонстрацию приходилось останавливать несколько раз: пару зрителей стошнило, три десятка ушли; а вот после показа на фестивале в Ситжесе зал смеялся и аплодировал стоя.
Юная Жюстин поступает в элитную ветеринарную академию, скорее напоминающую пенитенциарное учреждение, — и будто становится героиней «

Нужно, войти или зарегистрироваться для просмотра скрытого текста.

» Мишеля Фуко. Новички, подобно узникам концлагеря, оказываются заложниками старшекурсников, которые безостановочно их к чему-то принуждают: смотреть, как их матрасы сбрасывают из окон, танцевать до упаду, падать ниц при встрече со старшими; перед обязательным групповым фотографированием их обливают свиной кровью.
Множество вещей запрещено, но столько же странного дозволено: здесь все друг с другом запанибрата, в морге можно баловаться с трупами, а вскрытия овчарок перемежаются запойными вечеринками.

Самое худшее происходит во время обряда посвящения: каждый, в том числе вегетарианка Жюстин, должен съесть маринованную почку кролика. Охотники говорят, что отведавший человечины хищник больше не будет преследовать дичь — вот и Жюстин больше не смотрит в сторону овощей. Сначала в карман тайно отправляется котлета, дальше сырая курица, а потом — чего похуже.
«Сырое» можно назвать феминистским хоррором. Демонизированная женщина хорроров XXI века отказывается от своей феминности и нарушает устоявшийся порядок вещей. Жюстин — как раз такая.
Это очень нутряное кино: наблюдая за поеданием мяса и трансформациями тела Жюстин (здесь есть немного и от боди-хоррора), многие физически ощущают рвотный позыв.

Отвратительнее только документальный фильм «Сотрапезник» Верены Паравель и Люсьена Кастен-Тэйлора, посвященный каннибалу и некрофилу Иссэю Сэгаве — студенту Сорбонны, который убил и съел свою одногруппницу, голландку Рене Хартевелт. На эту историю фильм «Сырое» очень похож.

«По ту сторону черной радуги» / Beyond the Black Rainbow

реж. Панос Косматос, Канада, 2010



То ли проводы, то ли возрождение старого мира — Косматос погружается в психоделическую коллективную реальность 1970–80-х и берет оттуда всё лучшее: ретрофутуристические представления о будущем и его технологиях (например, пирамидальный компьютер), которые так и не сбылись; зернистость дешевых научно-фантастических триллеров; раскатистый темный звук синтезатора; монстры, словно выписанные из массовки низкопробной страшилки. Словом,

Нужно, войти или зарегистрироваться для просмотра скрытого текста.

портал в чистом виде.
Пересказывать «Черную радугу» — задача не из легких: она напоминает законспектированный сон шизофреника, навечно законсервированного в вязком лизергиновом киселе.

1983 год, стерилизованные кубические и треугольные помещения (такие могли вообразить только читавшие сай-фай в 1970-х подростки) института исследования парапсихологической активности «Арборио». Занимаются здесь не только изучением телекинеза, но и чем-то вроде поиска Бога, смешивая попытки преодоления человеческого через практики нью-эйдж-религий с наивным сциентизмом и деспотичной психотерапией.
Руководитель института, доктор Барри Найл, ежедневно наблюдает за заключенной в специальную камеру (и, как выяснится, не зря) Еленой, которая владеет телепатией и телекинезом.
Елена — единственный «пациент» огромного института. Она не помнит, как здесь оказалась, возможно, она заточена в камеру с самого рождения. Доктору Найлу ли не знать, что скоро она попробует сбежать, поэтому он заранее выстраивает ряд препятствий: убаюканные анабиозом мутанты и загадочные двухметровые сентионавты с младенческими лицами ждут героиню на ее пути к освобождению. Елене предстоит узнать, как она появилась на свет, были ли у нее родители и — главное — кто она и за что ее держат в герметичной капсуле.
Важнее сюжета — производимый самим фильмом визуальный эффект. Сочащееся красным и изумрудным неоном изображение, зафиксированное на 35-миллиметровой пленке и дополненное хонтотроникой музыкального проекта Sinoia Caves, — «Радуга» напоминает кассету из видеосалона рейгановской Америки.

Этот фильм кажется даже более реальным артефактом прошлого, чем жуткие британские и американские хоррор-шоу 1970-х, на которых вырос режиссер. Это своего рода постностальгическое высказывание, как определял такой тип кино критик Фредерик Джеймисон, — возвращение вытесненных современной культурой ретрофутуристических мечтаний подростка о будущем, которое никогда не наступит.

«Прочь» / Get Out

реж. Джордан Пил, США, 2017



Никто, пожалуй, не ждет от хоррор-фильма юмористических реприз, экстремально бодрого духа, солнечной погоды и милых чаепитий. Но именно таким сначала выглядит «Прочь»: обычной историей знакомства чернокожего парня Криса с родителями его девушки Роуз — семейством Армитаж, живущим в доме постколониального стиля с темнокожей прислугой (надо ли говорить, что все, кроме слуг и Криса, — белые?).
Да, немного неловко, слышишь мелкие выпады по поводу цвета кожи; да, чувствуешь себя чумазой Золушкой на рафинированном балу. Похоже на семейную комедию вроде «Знакомства с Факерами», только если бы ее снял Спайк Ли.

Пил намеренно избегает всех возможных хоррор-коллизий: он уводит камеру в сторону, когда в кадре появляется хоть что-то мало-мальски жуткое, забалтывает героя, которому мерещится нечто на горизонте, нагружает фильм риторикой о расовой проблематике в эпоху позднего капитализма.
Главный герой пробует найти рациональное объяснение причине, по которой прислуга бегает ночью по полю или бродит по дому, словно викторианский призрак. Всё будто бы указывает, что к странному поведению слуг причастны Армитажи, но ведь эти милые люди и мухи не обидят. Они — хоть и белая элита, родившаяся с серебряной ложечкой в заднице, но голосуют за Обаму. Только вот мистика в их доме валится исключительно на головы афроамериканцев.
Хоррор всегда был каталогом сюжетов, в котором теоретики культуры и киноведы выискивали маркеры социальной проблематики (мизогинию, объективацию, критику консьюмеризма). Пил берет обязательства критика на себя и прямо делает из проблемы современной расовой дискриминации каркас для фильма ужасов: выходит что-то среднее между хоррором, сатирической пьесой и громоздким социально-политическим высказыванием.
«Прочь» невозможно смотреть без иронических кавычек: главным рефреном становится неспособность белой, раскормленной и псевдолиберальной Америки «приподняться» над своим цветом кожи и классом.

Пил выстраивает новую репутацию современного хоррора: выверенность картинки, идеально оркестрованные твисты, а главное — смазанное, вне фокуса, зло, которое зритель не замечает, покуда его вниманием манипулирует автор. Зрелище поначалу смешное, потом жуткое.

«Февраль» / February (The Blackcoat’s Daughters)

реж. Оз Перкинс, Канада, США, 2015



Ученицы католического пансионата «Брэдфорд» Кэт и Роуз не вернутся домой на каникулы: их родители отчего-то не приезжают за девочками. Глухое мычание телефонного автомата — и никакого ответа по ту сторону. Где-то чуть южнее Джоан в неуместной в февральскую погоду тонкой куртке топчет американское бездорожье. Кажется, она направляется на Север — как раз туда, где находятся Кэт и Роуз.
Зритель не сразу может восстановить причинно-следственную логику событий и обнаружить в некоторых сценах психологическую подкладку. Еще сложнее понять, что именно этот рваный нарратив, петляющий от Джоан к ученицам «Брэдфорда», пытается нам поведать.
Отец режиссера Оза Перкинса (Энтони Перкинс — тот самый, что сыграл Нормана Бейтса в «Психо» Хичкока) умер от СПИДа, а мать, известный фотограф Берри Беренсон, была пассажиркой самолета, угнанного и направленного на башни-близнецы 11 сентября 2001 года.

В «Феврале» он занимается реконструкцией этого нового и болезненного во всех отношениях мира: разлитый в воздухе траур, деревянная мимика его персонажей, низкая выразительность жестикуляции, никакого зрительного контакта с реальностью — отсюда и почти никаких диалогов, лишь ощущение покинутости.
Как ни парадоксально, именно зловещее ощущение потустороннего присутствия одобряет и успокаивает героинь — не важно, пусть это всего лишь отраженный от стены звук, плод фантазии или сам Сатана, лишь бы не пришлось встретиться с пустотой в одиночку.
В интервью Перкинс говорил, что время также может быть и пространством, локацией. Джоан тянет к академии «Брэдфорд», когда наступает февраль: если следовать пространственной логике автора, месяц, «в пространстве которого» давным-давно случилось что-то трагическое. Собственно, в фигуре Джоан и кроется ответ к ребусу, что же произошло с родителями девочек из Брэдфорда и чему еще предстоит произойти в стенах академии.
Для тех, кто переживает, когда же начнется собственно хоррор: в «Феврале» есть то, что в «Сиянии» Кубрика называлось «буйством в клетке» — реакция на замкнутое пространство, которая возникает, когда люди заперты вместе.

В «Феврале» Кэти и Роуз, запертые с двумя настоятельницами, вскоре почувствуют на себе то же, что ощущал Джек Торренс.
Если и этого мало, вот вам облако тегов: #отрезанные_головы, #угрюмый_уклад католической_школы #поклонение_Люциферу, #закопченная_котельная — вот там и обнаружится, что же связывает всех трех девушек.
Назвать «Февраль» хоррор-драмой будет неправильным. Скорее, это поэтический хоррор, внутри которого заело пластинку, и она прокручивает чудовищно грустные стихотворения о потере близких — снова и снова.

«Шелли» / Shelley

реж. Али Абасси, Дания, Швеция, 2016



«Шелли» — по неведомым причинам оставшийся без внимания большой прессы мистический триллер иранца Али Аббаси. Это из тех редких образчиков жанра, в которых зло не несется галопом на зрителя вместе с первым кадром. Ждать его появления приходится не так уж долго — 9 месяцев.
Северяне с совсем не северными именами Каспер и Луиза не могут зачать ребенка, поэтому просят свою гувернантку из Румынии Елену стать суррогатной матерью.
Поклонник вы фильмов и литературы ужасов или нет — неважно. Многие согласятся, что беременность — это настоящий боди-хоррор: 9 месяцев радикальной метаморфозы тела (как у Кафки), эманации (как у героев Сорокина), рвоты, выделений и прочей скатологии.

Монструозность беременности принадлежит к одним из самых ходких — наравне с менструацией, сексуальностью и фертильностью — хоррор-мемов, изображающих зловещую сторону женского организма. «Ребенок Розмари» Полански, «Выводок» Кроненберга — самые меткие.
В отличие от других хорроров беременности, в «Шелли» опасность исходит не извне: на плод не позарился Сатана, вокруг него не устраивались сатурналии. Злом становится — без каких-либо внятных причин — сам по себе эмбрион, зачатый от добропорядочного, без примесей дявольского бэкгрануда, вегетарианца.
Доброго слова заслуживает то, как Абасси показывает физиологическую одиссею беременности, больше напоминающую трансмутацию: живот Елены превращается в волдырь, охваченный некрозом, кожа отшелушивается, холодная вода обжигает кожу.

Сравнение с другими «яжемать»-фильмами неслучайно. Режиссер ставит перед собой подрывную цель: показать обыкновенную беременность и родившегося ребенка пугающими. Абасси — не ранний Кроненберг, в его фильмах дети не рождаются экспонатами кунсткамер и музеев таратологии. Обладающее каким-то суггестивным, месмерическим импульсом дитя Елены куда хуже, чем какой-то там уродец. Почему — не скажем: за спойлеры вы нас не простите.

 

Кто все это сочиняет... что он употребляет?