Правила жизни интеллектуалов

Правила жизни Уильяма Берроуза

Параноик — это тот, кто немного разбирается в том, что происходит вокруг,
а псих — это тот, кто только что окончательно во всем разобрался


Уильям Берроуз, писатель, умер 2 августа 1997 года в Лоренсе, США
​

Я писатель. А также священник, как и все настоящие писатели.

Мой дед изобрел кассовый аппарат. Ну не сам аппарат, а поршень для него.
Благодаря дедову изобретению, у меня водились деньги.

В Гарварде мне было скучно — я не хотел становиться успешным рекламщиком
или кем-то там еще и жить жизнью выпускника Гарварда. И я стал пробовать наркотики.

Наркоманы — самые скучные люди, которых я когда-либо видел.

Не важно, как ты употребляешь наркотики: дуешь ли, жуешь или засовываешь себе в задницу,
результат один — зависимость.

Галлюциногены опаснее героина — я видел, как люди пытаются выйти из окна под ЛСД,
в то время как героиновые наркоманы просто сидят, уставившись на большой палец своей ноги.

Я переехал в Мексику частично потому, что там было очень просто достать наркотики, а в Америке уже нет.

Я хотел стать писателем, потому что писатели богаты и знамениты.

Я сомневаюсь, что можно научить писать. Это все равно что говорить студентам:
«Студенческие беспорядки нужно устраивать почаще, и чтобы насилия было побольше».

Если бы не смерть Джоан (Джоан Воллмер — жена Берроуза.), я бы не начал писать.
Всю свою жизнь я пытаюсь избавиться от демонов. Смерть Джоан связала меня с Мерзким Духом,
я живу в постоянной борьбе с ним, и спасение у меня одно — писать.

Да, зло существует, и меня очень занимают вопросы одержимости демонами и экзорцизма.
Почему демоны привязываются к людям, почему не уходят? А потому что это их единственный способ выбраться из ада.
Они овладевают человеком и прилипают к нему, потому что человек — их билет из ада.

У писателей, как у слонов, долгая злая память. Есть такие вещи, которые я очень хотел бы забыть.

«Джанки» написал я, в «Пидоре», казалось, пишут меня.

Язык — это инопланетный вирус.

Мой наркоманский опыт помог мне в писательской карьере.
Писатель может извлечь выгоду из того, из чего другие не могут.

Обманывай свою квартирную хозяйку сколько хочешь,
но никогда не пытайся обсчитать Музу.

Я не заставляю себя работать, мне просто хочется это делать: быть в абсолютном одиночестве, знать,
что меня никто не потревожит и что у меня есть восемь часов, чтобы писать, — это рай.

Когда я работаю, мне нужны печатная машинка и ножницы.

Основная задача искусства — заставить людей осознать, что они что-то знают, но еще не догадываются об этом.

Ненавижу общий наркоз, ужасно его боюсь.

Когда мне делали коронарное шунтирование, врач сказал: «Это морфий».
Я сказал: «Прекрасно, коли, моя дорогая». Доктор написал на моей карте:
«Колоть мистеру Берроузу столько морфия, сколько он просит».

Не существует такой человеческой мечты, которую Голливуд не смог бы низвести до состояния чудовищной пародии.

О важности открытия можно точно судить по тому, сколько усилий власти прилагают к его сокрытию.

В этом мире было бы легко и приятно жить, если бы каждый занимался своим делом и не мешал другим делать то же самое.

В кошачьих драках почти всегда побеждает тот, кто начал драку.
А если дело заходит слишком далеко, кот беззастенчиво дает деру, тогда как собака будет драться до своей дурацкой смерти.
Как говорил мой старый инструктор по джиу-джитсу, «если твой прием не сработал, сваливай, сынок».

Политики, скажите правду, а потом уже заткнитесь навсегда.

Если и существует какой-то политический ход, который я бы одобрил, так это союз Америки и Китая. Если китайцы согласятся.

Арабы застряли в прошлых тысячелетиях и думают, что смогут попасть в настоящее с помощью телевизора.

Никому не принадлежит жизнь, но любому, кто может поднять сковородку, принадлежит смерть.

Тишина страшна только болтунам.

Депрессия — верный способ все изменить. Только у того, кто может забыть обо всем,
во что когда-либо верил, есть надежда на спасение.

Как только ты понимаешь, что попал в тюрьму, появляется шанс на побег.

Ваш разум может дать ответ на любой вопрос, если научиться расслабляться и ждать ответа.

Мы не видели начала и вряд ли застанем конец. Наши знания о мире поверхностны и относительны.

В США ты или сумасшедший, или умрешь от тоски.

Лучший способ предотвратить беду — это предвидеть ее.

Мы ничего не знаем о сексе. Что это? Почему это удовольствие? Что такое удовольствие? Освобождение от напряжения?

При однополом сексе ты точно знаешь, что чувствует партнер, потому что можешь полностью себя с ним идентифицировать,
в гетеросексуальных же связях ты понятия не имеешь, что испытывает другой человек.

Предполагается, что гомосексуалиста можно обработать так,
что он начнет реагировать на женщину — или на старый ботинок, если уж на то пошло.

Что такое любовь? Самое натуральное болеутоляющее на свете.

Любовь — это навязчивая мелодия, которую я так и не научился напевать, и боюсь, уже не научусь.

Жить необязательно. Путешествовать — необходимо.

Париж — один из самых отвратительных городов на свете.
Еда там ужасная — или слишком дорогая, или несъедобная. И французы очень неприятные.

Если бы в наших руках было телевидение, мы управляли бы Америкой.

Я бы уничтожил весь этот дурацкий средний класс.

Одного взгляда на Землю инопланетянину будет достаточно чтобы сказать: «Позовите менеджера».

Человек, которому не страшно жить в наше время, просто страдает недостатком воображения.

Когда ты перестаешь расти, ты начинаешь умирать.

У меня никогда не было места, которое я мог бы назвать своим домом. Может, я инопланетянин?

Настоящий друг — это тот, кто присмотрит за вашей кошкой после вашей смерти.

Мне все равно, что меня кто-то ненавидит, я вообще думаю, что большинство людей меня не переваривают.

Ненавижу мух.

 

Правила жизни Олдоса Хаксли


Писатель, умер в 1963 году в возрасте 69 лет
​

Бог не совместим с машинами, научной медициной и всеобщим счастьем.

Человек всецело за религию до тех пор, пока не побывает в по-настоящему религиозной стране.
После чего он начинает всецело поддерживать канализацию, машины и минимальную заработную плату.

Худший враг жизни и свободы — это тотальная анархия.
Второй худший враг — это коэффициент полезного действия.

Курение сигар — один из главных атрибутов счастья.
Это крепче, чем любовь, и гораздо менее болезненно.

Я каждый раз восхищаюсь, когда перечитываю короткие рассказы Толстого,
например «Смерть Ивана Ильича», или «Записки из подполья» Достоевского. Какая восхитительная работа!

Я начал писать, когда мне было семнадцать лет, — я тогда почти ослеп. Я
напечатал свой роман слепым методом и не мог его даже прочесть.
Понятия не имею, что в итоге получилось: он потерян.

Я подрабатывал в журналах издательского дома Condé Nast, писал в Vogue, Vanity Fair и House and Garden.
Я писал о чем угодно — от декоративной штукатурки до персидских ковров. Я искренне рекомендую этот вид журналистики для начинающих.
Такой опыт научит вас писать обо всем на свете и быстро разбираться в любой теме.

Я все переписываю по несколько раз. Так что все мои мысли не первой свежести.

«Улисс» мне никогда особо не нравился, большая часть романа состоит из примеров того, как не надо писать роман.

Книги Вирджинии Вулф очень странные, Генри Джеймс не трогает меня, а Томас Манн кажется скучным.

ЛСД помогает по‑новому взглянуть на действительность. Ты попадаешь в мир, в котором жили Ван Гон или Блейк.

Не думаю, что кто-то может сесть и сказать:
«Я хочу написать великолепное стихотворение, поэтому я сейчас приму ЛСД».
Я не думаю, что в это дело можно закладывать какой-то конкретный результат, — вы можете получить любой результат.

Когда вы занимаетесь любовью с женщиной, думаете ли вы о том, что хотите об этом написать?
Конечно, нет. То же самое происходит во время опытов с наркотиками.
Вы не особо интересуетесь словами — опыт выходит за пределы слов.

Целомудрие — самое извращенное из всех сексуальных извращений.

Чем более изощренный и мощный ум, тем больше он стремится к одиночеству.

Интеллектуал — это человек, который нашел кое-что интереснее секса.

Стремление к одной-единственной цели хорошо вписывается в модель поведения коров и бабуинов;
для животного, претендующего на родство с Шекспиром, — это просто позорно.

Не стоит становиться взрослым, не прочитав всех детских книг.

Критика на меня никак не действует по одной простой причине — я никогда ее не читаю.

Почему так много мальчиков и девочек заканчивают школу с притупленным восприятием и ограниченным взглядом на мир?
Молодые люди заболевают психическим артериосклерозом за сорок лет до того, как их одолевает артериосклероз физический.

Я всей душой за сатиру. Она нам необходима.
Люди слишком серьезно ко всему относятся.
А мне кажется полезным втыкать иголки в задницы епископов.

История — как мясной паштет: лучше не смотреть, как его готовят.

Каждый человек для своей собаки — Наполеон. Отсюда популярность собак.

Особая притягательность патриотизма состоит в том, что под его прикрытием можно травить, запугивать и обманывать.
Причем с чувством глубокой добродетели.

Мораль — это всегда продукт террора; ее цепи и смирительные рубашки придумали люди,
которые ограничивают свободу других, потому что сами в себя не верят.

Демократия основана на идее, что власть в принципе опасна,
и важно не давать возможности одному человеку или группе людей иметь слишком много власти и слишком долго.

Наибольшие триумфы пропаганды достигнуты не путем внедрения, а путем умолчания.
Велика сила правды, но еще могущественнее — с практической точки зрения — умолчание правды.

В обычное время ни один человек в здравом уме не согласится с тем, что все люди равны.

Люди не учатся на ошибках истории, и это главный урок истории.

Безвестность — я боюсь ее потерять. Подлинное расцветает только в темноте. Как и сельдерей.

Смерть — это единственное, что нам не удалось окончательно опошлить.

(источник - esquire)​

 

Правила жизни Фредерика Бегбедера​

Писатель, Париж, 54 года
​

Я родился в 1965-м, когда повсюду звучали Beatles и Rolling Stones.
Кажется, я услышал Rubber Soul, пока был в животе у матери.

Мои родители из буржуа, они верили в революцию.
А мое поколение считало всех политиков мошенниками и лжецами.
Мы смеялись над ними и не верили никому. Но что с этого?
Прошло тридцать лет, и ирония никуда меня не привела.
Наверное, не стоило одновременно смеяться над миром и пытаться его изменить.

Вместо того чтобы восхищаться кем-то, люди предпочитают ненавидеть.
Настала эра троллей и хейтеров.

Я всегда завидовал своим родителям, потому что их молодость казалась мне увлекательнее, чем моя собственная.
Они видели Вторую мировую, затем освободительные шестидесятые. А что видел я?
Когда мне было семь, начался экономический кризис, а потом — компьютерная революция. Короче, ничего веселого.

Все, кто убивал нас в Bataclan, кто стрелял по журналистам Charlie Hebdo, — это кучка свихнувшихся лузеров.
Спятившие одинокие парни, которые не могут трахнуть девушку и которых не пускают в клуб.

Мне 51 год — и мне уже никогда не стать молодым и надменным ублюдком, каким я был когда-то.

Погоня за удовольствиями — единственная живая идеология.
Сегодня не существует другой утопии кроме той, в которой ты ужинаешь в модном ресторане, садишься в роскошную машину и едешь в пятизвездочный отель.

Во вторжение мусульман я не верю.

В 30-х годах прошлого века люди изобрели радио, кинотеатры, а затем — пропаганду.
Мы все знаем, к чему это привело. Сегодня у нас есть интернет, фейсбук, твиттер, инстаграм, но мы не подозреваем, чем это обернется.

Я видел Принса на его последнем концерте в Париже.
Он вообще не пел, только играл джаз, потому что ему так хотелось. Публика скучала. А через год Принс умер.

Если девушка нежна со мной, я считаю ее самой красивой во Вселенной.
Если отказывается целоваться — гаже девки и не придумаешь.

Думаю, «99 франков» стал таким популярным романом во Франции, потому что я использовал много маркетинговых приемов: слоганы, рекламные словечки и все такое. Это один из первых романов, который позволил такому дерьму влиться в литературу.

Посетить Иерусалим — это как ощутить эффект от эйфоретиков, только для здоровья полезнее.

Мне нравится следовать за случайностями.
Когда ты неожиданно встречаешь приятеля, вы решаете выпить по стакану, а приходите в себя только в шесть утра — вот это лучшие вечеринки. Они неожиданны, как влюбленность.

В детстве я был прилежным учеником, тихим и застенчивым мальчиком.
Потом мне стукнуло 16, и я стал бунтарем.
Разница между мной и любым нормальным человеком в том, что мой переходный возраст до сих пор никак не кончится.

Я никогда не узнаю, что такое быть рок-звездой. И меня это очень расстраивает.

На месте разрушенных башен Всемирного торгового центра в Нью-Йорке построили Башню свободы с превосходным баром на верхнем этаже. Это так круто! «О'кей, вы можете убивать нас, но мы не перестанем пить мохито.
Будете стрелять по нам? Бармен! Три кайпириньи, пожалуйста».

Если человек хорош собой и успешен, не думаю, что за это он заслуживает ненависти.

На самом деле я мечтаю о том, чтобы сидеть в своем саду, смотреть на Атлантический океан и писать стихи о закате.

Может, через несколько лет я буду просто всеми позабытым пьющим мужиком.


Неужели все, о чем мы мечтаем, — это переспать с красивой русской моделью?
Пустовато как-то, вам не кажется?

Всю жизнь я думал, что отец ушел от матери к другой. Оказалось, это она его бросила.

До выхода первого романа критики смотрели на меня как на клоуна, теперь — как на безумного старика.

Десять лет назад, когда я приходил в книжные магазины на встречи с читателями, там были толпы молоденьких девушек, а теперь — по большей части бабушки.

Моя дочь читает в основном «Сумерки».

Не бойся сражаться, даже если перед тобой ветряные мельницы.

via (Esquire)
​

 

спасибо
читая все эти абзацы я увидел в них самого себя
И даже с лучшей стороны.

 

Правила жизни Джека Керуака


Писатель, представитель литературы «бит-поколения». Умер 21 октября 1969 года в возрасте 47 лет.
​

Я действительно тихий парень, застенчивый. Только когда я приезжаю в Нью-Йорк, я готов начать пить и говорить.

Джойс интересовался языком, Пруст — памятью. Меня интересует и то и другое.

Среди английских авторов мой человек — это Олдос Хаксли. Во Франции их два: Селин и Жене. А в Америке… Томас Вулф, думаю, но, может, мне надо перечитать его.

Я верю в порядок, нежность и благочестие.

В хороший день я могу расписать свиток в три метра длиной. Я не редактирую, потому что самое интересное в рукописи — это то, что вы хотите удалить.

Мы битники, приятель. Битник — значит блаженный, это значит, что у тебя бьется сердце, это что-нибудь да значит. Это изобрел я.

Поколение битников любит все, старина. Мы до всего докапываемся. Все что-то значит: все — символ. Мы мистики. Не задавай вопросов об этом. Мистики.

Общительность — это лишь широкая улыбка. А широкая улыбка — это лишь зубы и ничего больше.

Остерегайтесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей шкуре, а под ними — хищные волки.
Я проамериканец. Эта страна дала моей франко-канадской семье хороший шанс.

Американская литература — от Эмерсона, Торо и Твена до Уитмена и Вулфа — это постоянное свидетельство американской исключительности.

Америка одолжила промышленный инструмент у Европы — и посмотрите, чего добилась: массовое производство автомобилей и самолетов, в масштабах, о которых Европа и не мечтала. Американская душа здесь несоизмеримо нова в своей оригинальности и импульсивности. Европеец, француз Селин (речь о писателе Луи-Фердинанде Селине. — Esquire), был сбит с толку и поражен, когда увидел конвейер на заводе Ford в Детройте, как будто столкнулся лицом к лицу с марсианским ужасом. А это была всего лишь Америка.

В России надрываются на службе Государству, здесь — ради Трат.

Люди день за днем стремглав несутся на бессмысленные работы, видишь, как они кашляют в метро на заре. Они проматывают свои души на такие вещи, как квартплата, приличная одежда, газ и электричество, страховка, ведут себя как крестьяне только что от сохи и так ужасно довольны, что могут покупать всякие прибамбасы в магазинах.

Моя жизнь будет фермой, где я буду выращивать свою пищу. Не буду делать ничего — только сидеть под деревом, пока урожай мой будет расти, пить домашнее вино, писать романы для просвещения собственной души, играть со своими детишками и показывать нос убогим кашлюнам.

Мир слишком стар, чтобы мы могли говорить о нем своими новыми словами.

Единственные люди для меня — это безумцы, те, кто безумен жить, безумен говорить, безумен быть спасенным, алчен до всего одновременно, кто никогда не зевнет, никогда не скажет банальность, кто лишь горит, горит, горит, как фантастические желтые римские свечи, взрываясь среди звезд пауками света, а в середине видно голубую вспышку, и все взвывают: «Оооо».

Нельзя прожить жизнь, ни разу не испытав здорового, даже скучающего одиночества, скитаться в глуши, зависеть исключительно от самого себя и тем самым познать свою истинную и скрытую силу. Например, есть, когда голоден, и спать, когда чувствуешь сонливость.

Ничего нельзя понять раз и навсегда.

Для меня гора — это Будда. Подумай, какое терпение, сотни, тысячи лет сидеть тут в полнейшем молчании и как бы молиться в тиши за всех живых существ и ждать, когда ж мы наконец прекратим суетиться.

Конец наступает, когда ты начинаешь воспринимать все слишком серьезно.

Единственное, что меня беспокоит, — это неизбежная Сибирь, которую я должен пройти, как Достоевский, и которая заставит меня повзрослеть.

В этом мире жить невозможно, но больше негде.

Дорога — это жизнь.

via (Esquire)​

​

 

Правила идиотов наверно

 

Правила жизни Эдварда Сноудена


Бывший сотрудник АНБ и ЦРУ, 51 год
​

Я инженер, а не политик. Внимание мне не нужно.

Все в моей семье так или иначе работали на федеральное правительство, и от меня всегда ожидали того же — что я последую их примеру.

Я ехал на работу, когда услышал по радио, что первый самолет врезался в башню. Тогда я был открыт всему, что говорило правительство, и верил, что они руководствуются лишь благородными целями и что война в Ираке будет именно тем, чем они обещают — освобождением угнетенных. Я хотел записаться на эту войну добровольцем, потому что хотел исполнить свой долг.

Мы постоянно слышим фразу «национальная безопасность», но когда государство начинает следить за нашим общением, фиксируя его без веских подозрений, юридического основания и без какой-либо видимой цели, мы должны задать себе вопрос: они и в самом деле защищают национальную безопасность или они защищают свою собственную?

«1984» Оруэлла я читал довольно давно и вопреки распространенному мнению не считаю, что сегодня мы живем в изображенном Оруэллом мире. Описанные им технологии кажутся мне старомодными и начисто лишенными воображения. Там говорилось о микрофонах, спрятанных в кустах и о камерах, которые смотрят на тебя, когда ты смотришь телевизор. Но веб-камеры есть сегодня практически в каждом доме, и все мы покупаем мобильные телефоны, которые по своей сути — те же микрофоны для слежения, только носим мы их совершенно добровольно. Поверьте, сегодняшний мир гораздо более непредсказуем и опасен, чем тот, который описал Оруэлл.

Если спросить людей о моем решении рассекретить PRISM (программа Агентства национальной безопасности США, негласно собирающая данные пользователей социальных сетей и сервисов), то окажется, что 55% американцев одобряют мои действия. Если вдуматься, цифра эта совершенно невероятна — ведь правительство постоянно твердит о том, что я главный суперзлодей планеты.

В девяти случаях из десяти аналитикам совершенно не важно, что именно было сказано по телефону. То, что их интересует — это метаданные, потому что метаданные не могут врать. Даже невинный поиск результатов спортивного матча в Гугле способен многое о тебе рассказать. Так, вы владеете английским. Возможно, американец. Интересуетесь этим видом спорта. Посмотрим, из какой точки мира вы этот запрос отправили. Отправили ли вы его, находясь в поездке? Или отправили, сидя дома? Где вы сейчас? Когда просыпаетесь? Когда ложитесь спать? Какие телефонные номера сейчас рядом с вами? Вы сейчас с кем-то, кто не является вашей женой? Или вы сейчас там, где вас не должно быть?

Вопрос, который я ставлю, очень прост: почему конфиденциальность нашей личной информации в интернете должна отличаться от конфиденциальности того, что мы храним в ящике стола? Не может быть никакой разницы между цифровой информацией и информацией физической, но США и многие другие страны стремятся эту разницу узаконить.

Услышать от Дика Чейни (бывший вице-президент США), что ты предатель — это высшая честь, которой может быть удостоен американец.

Патриотизм для меня определяется желанием человека служить стране, что сильно отличается от желания служить правительству. Ты не можешь считать себя патриотом, если просто поддерживаешь того, кто сейчас у власти, но ты патриот, если делаешь что-то для того, чтобы жизнь твоих соотечественников стала лучше.

Несмотря на то что переговоры каждого человека в Америке перехватываются, это не помогло предотвратить взрывы на Бостонском марафоне — а ведь русская разведка предупреждала ФБР о связях этих людей с террористическими группами. Но мы даже не стали брать их в разработку; просто быстро взглянули, кто они такие, и вернулись обратно к своим компьютерам — просматривать почту обычных граждан.

Вопрос не в том, что еще мы можем узнать о методах правительства. Вопрос в том, что мы будем с этим делать.

Ричарда Никсона выкинули из Вашингтона за прослушку одного лишь номера в отеле (Уотергейтский скандал, когда после обвинений в наблюдении за офисом демократов президент Никсон вынужден был подать в отставку). Сегодня мы прослушиваем каждого американского гражданина, но до сих пор никто не привлечен к суду.

У нас есть право на революцию. Но революция — это не всегда оружие и борьба, это еще и революционные идеи.

Я не считаю себя героем, потому что все, что я сделал, я сделал в собственных интересах. Я не хочу жить в мире, где нет конфиденциальности, а значит, нет места для интеллектуального развития и созидания.

Когда они обыскали самолет Эво Моралеса (президент Боливии, самолет которого был досмотрен в Австрии), думая, что найдут там меня, первое, что я подумал: ух ты, разведка здорово облажалась. А потом: неужели они пошли на унижение президента, представляющего миллионы людей? Одну за другой они совершали такие ошибки, что в какой-то момент я даже подумал: возможно, у меня появился тайный союзник в правительстве.

Я совершенно не ожидал, что в итоге окажусь именно здесь, в России. У меня был билет до Кубы, а потом до Латинской Америки, но я застрял в Москве, потому что Соединенные Штаты решили аннулировать мой паспорт, оставив меня взаперти в московском аэропорту. Я не выбирал Россию, но я приспособился к ней, и мне удается жить здесь привычной американской жизнью — более или менее.

Я лучше буду человеком, лишенным гражданства, чем человеком, лишенным голоса.

Я всегда открыто заявлял о том, что не одобряю последних российских законов, направленных на ужесточение цензуры в интернете.

Мой русский совсем не так хорош, как можно подумать — я все еще учусь. Но не просите меня демонстрировать мой уровень.
Последнее, чего бы я хотел — это блуждающие по интернету ролики, где я говорю по‑русски.

В Москве меня чаще всего узнают в компьютерных магазинах. Я могу зайти в супермаркет, и даже если буду выглядеть в точности, как на фото — никто меня не узнает. Но я могу зайти в компьютерный магазин, нацепив шляпу и сделав все для того, чтобы не выглядеть так, как обычно, и кто-нибудь сразу скажет: Сноуден?

Я был шпионом практически всю свою взрослую жизнь, так что и сейчас не хочу быть в центре внимания. Известность для меня — это самый изощренный вид проклятия.

Если однажды я проснусь в Гуантанамо закованным в цепи, я смогу пережить и это.

via Esquire
​

 

Правила жизни Ирвина Уэлша


Писатель, Лондон, Эдинбург, 64 года
​

Твоя первая книга навсегда останется твоей визитной карточкой.

Я не думал, что «На игле» когда-либо опубликуют. Это был крайне самолюбивый поступок — я писал книгу для самого себя.

Один чувак как-то сказал мне: «Ты украл мою гребаную книгу!» Он был таким же торчком, как и я, но торчал немного дольше. Просто так вышло, что я написал об этом книгу, а он нет.

Я вырос Эдинбурге, где все были великими рассказчиками, но никто не умел писать. У каждого в пабе была своя великая история, и каждый умел ее стройно рассказывать. Истории здесь можно было услышать даже на рейвах и в клубах.

Первую работу я получил в 16 лет. Я зарабатывал 17 фунтов в неделю, помогая телевизионному мастеру. В 1976-м это были неплохие деньги, но работа потеряла привлекательность после того, как какой-то сраный телевизор долбанул меня током.

Мой отец был простым эдинбургским докером, поэтому деньги у нас в семье имели высокую ценность. Мы неплохо питались и не ходили в рванье, но подарки на Рождество я не получал.

Я не привязан к вещам. Если кто-то подожжет один из моих домов, это просто облегчит мне жизнь.

Мое крайне сложное отношение к деньгам сформировано моей огромной семьей — удивительной смесью воинствующих атеистически настроенных социалистов, работящих тори-пресвитериан и вороватых бродяг из маленьких городков.

Я стал писателем потому, что всегда хотел быть представителем людей, которых вижу вокруг, но о которых никто не пишет.

Мне всегда нравились книги, но я никогда не получал от чтения такого же кайфа, какой получал от рейвов. И все же я хотел испытать от книг что-то похожее и тогда решил написать свою собственную.

Я ценю ту свободу, которую дает мне пустая страница.

Чтобы быть хорошим писателем, надо прежде всего быть очень честным.

Наркотики сделались для меня проблемой летом 1982-го. В один момент они перестали быть развлечением и стали жизненной необходимостью. Так начался период воровства и лжи. В один момент я понял, что не контролирую свою жизнь.

Написать книгу — это способ словить кайф, какого не даст ни один наркотик. Когда ты пишешь книгу, правил вообще нет.

В своей жизни я так часто был обдолбан, что теперь воспринимаю трезвость как обдолбанность.

Клубы? Ну нет, больше никаких клубов. Эти ноги уже не танцуют.

Большинство моих друзей детства работают сейчас эдинбургскими таксистами. Когда-то многие из них были строителями, но сейчас им уже не нравится носиться по стройплощадке, и поэтому многие пересели за руль.

Мне нравится тот сорт известности, которая выпадает на долю писателей: тебя почти не узнают на улицах, и ты можешь спокойно пойти в паб и напиться с парнями. Став известным, я живу той же жизнью, какая была у меня много лет назад.

Мне повезло. Я написал нечто, ставшее феноменом, и не стал пленником этого феномена.

Внимательно следи за тем, чего не делают другие. Иногда это очень выручает.

Люди слишком часто ненавидят себя за невозможность быть тем, кем они не являются и никогда не смогут быть.

Есть люди, которые думают, что хороший читатель может стать хорошим писателем. Херня. Чтобы быть писателем, нужно прожить безумную жизнь. Иначе ты останешься собирателем чужих мнений и монтажером чужого опыта.

Идеи сегодня слишком переоценены. Как писателя меня раздражают люди, которые приходят ко мне и говорят: «Я не писатель, но у меня есть охренительная идея для книги». Эти люди даже не подозревают, что у меня целый сарай идей и что придумать нечто выдающееся вовсе не проблема. Проблема — это усадить себя за стол и реализовать то, что ты придумал.

Я многое просрал. Например, не стал музыкантом.

Только в тот момент, когда ты начинаешь путешествовать по миру, ты в полной мере понимаешь, что именно не так с тем местом, где ты родился и вырос.

Я люблю проигрывать, ошибаться и промахиваться. Успех очень однообразен и, в отличие от проигрыша, ничему не учит.

Я большой любитель тьмы, но я всегда хочу иметь под рукой выключатель и лампу.

Мне кажется, люди типа меня должны платить больше налогов.

Когда у меня похмелье, я просто лежу в кровати и жалею себя.
​

via Esquire
​

 

Правила жизни Стивена Хокинга


Профессор, Англия, умер 14 марта 2018 года в возрасте 76 лет.
​

Я понятия не имею, какой у меня IQ. Те, кого это интересует их показатель — просто неудачники.

Возможно, я неплох в чем-то. Но я не Эйнштейн.

Моя цель очень проста. Я хочу понимать вселенную, почему она устроена так, как устроена, и зачем мы здесь.

Уравнения — самая скучная часть математики. Я пытаюсь смотреть на вещи в терминах геометрии.

Мы всего лишь развитые потомки обезьян на маленькой планете с ничем не примечательной звездой. Но у нас есть шансы постичь Вселенную. Это и делает нас особенными.

Мне кажется, компьютерные вирусы стоит рассматривать, как форму жизни. Это многое говорит о природе человека: единственная форма жизни, которую мы создали к настоящему моменту, несет только разрушения. Мы создаем жизнь по образу и подобию своему.

Мы не должны удивляться тому, что устройство Вселенной пригодно для жизни — ведь это не является доказательством того, что Вселенная была задумана для жизни.

Мы можем связывать мироустройство с именем Господа, но это будет безличный Господь. В законах физики нет никаких личностных особенностей.

Главный враг знания — не невежество, а иллюзия знания.

Всю свою жизнь я поражался тем главным вопросам, с которыми нам приходится сталкиваться, и пытался найти для них научный ответ. Возможно, поэтому я продал больше книг про физику, чем Мадонна про секс.

Не могу сказать, что мое физическое состояние помогает мне в работе, но оно помогает мне сконцентрироваться на исследованиях, избегая лекций и скучных конференций.

Когда-то я мог общаться только одним способом: я поднимал бровь, когда кто-то показывал мне подряд карточки с алфавитом. Это было очень медленно. Я не мог вести беседу и, конечно же, не мог написать научную работу. К счастью, у меня все еще достаточно сил в руке, чтобы нажимать и отпускать маленький выключатель. Это выключатель соединен с компьютером, на экране которого все время движется курсор. Он помогает мне выбирать слова из списка, возникающего на экране. Слова, которые я уже выбрал, отображаются в верхней части экрана. Когда я построил фразу полностью, я посылаю ее в звуковой синтезатор. Синтезатор, которым я пользуюсь, довольно старый, ему 13 лет. Но я очень привязался к нему. Отчасти потому, что я теперь ассоциируюсь только с ним, отчасти потому, что он не так монотонен, как остальные и интонации его изменяются почти как человеческие. Никто не хочет говорить, как машина или как Микки Маус.

Там где есть жизнь, есть надежда.

Если я и хочу куда-то отправиться, то это место точно находится не на Земле, а в космосе. Если бы я был кем-то вроде Билла Гейтса, я бы арендовал космический корабль. Это обошлось бы в каких-то пару сотен миллионов долларов.

Убежден, что наука и исследовательская деятельность приносят больше удовольствия, чем зарабатывание денег.

Моя настоящая мечта — написать такую книгу, которая будет продаваться в ларьках в аэропорту. Но для этого, похоже, издателю нужно будет поместить на обложку голую женщину.

Пожалуй, я верю в Бога, под Богом вы подразумеваете воплощение тех сил, которые управляют Вселенной.

Эйнштейн никогда не принимал квантовую механику из-за присущего ей элемента случайности и непостоянства. Он говорил: «Господь не играет в кости». Он был неправ дважды. Наличие черных дыр доказывает, что Господь не только играет в кости, но еще и бросает их туда, где никто не сможет их увидеть.

С уверенностью могу сказать, что пока еще нас не посетили туристы из будущего.

Научная фантастика может быть полезной — она стимулирует воображение и избавляет от страха перед будущим. Однако научные факты могут оказаться намного поразительнее. Научная фантастика даже не предполагала наличия таких вещей, как черные дыры.

Самая сложная проблема, с какой довелось столкнуться человечеству, — это наши агрессивные инстинкты. Во времена пещерного человека (назовем его пещерной личностью) эти инстинкты были необходимы для выживания и были отпечатаны в наших головах на уровне генетического кода, что было продиктовано дарвиновским естественным отбором. Сейчас, со всем тем ядерным оружием, что у нас есть, мы уже не можем ждать, когда эволюция избавит нас от наших инстинктов. Боюсь, нам придется воспользоваться генной инженерией.

Кто-то сказал мне, что каждое уравнение, которое я включаю в книгу, сокращает продажи в два раза.

Никто не может спорить с математической теоремой.

Когда я слышу о Коте Шрёдингера, моя рука тянется к пистолету. (Мысленный эксперимент Эрвина Шрёдингера, которым он хотел продемонстрировать неполноту квантовой механики.

Я не уверен, что человеческая раса проживет еще хотя бы тысячу лет, если не найдет возможности вырваться в космос. Существует множество сценариев того, как может погибнуть все живое на маленькой планете. Но я оптимист. Мы точно достигнем звезд.

Я заметил, что даже те люди, которые утверждают, что все предрешено и что с этим ничего нельзя поделать, смотрят по сторонам, прежде чем переходить дорогу.

Блуждание по Интернету — настолько же безмозглая идея, как постоянное переключение телеканалов.

Мой речевой синтезатор говорит с американским акцентом. Я давно понял, что американский и скандинавский акценты лучше всего заводят женщин.

Меня часто спрашивают, как вы себя чувствуете с амиотрофическим боковым склерозом (Заболевание центральной нервной системы, поражение спинного и продолговатого мозга). Ответ простой — не очень-то.

Только мой старший сын, Роберт, интересуется наукой. Он занимается программным обеспечением, работает в Майкрософте. Моя дочь, Люси, изучает французский и русский — сейчас она журналист. Мой младший сын, Тим, сейчас в университете — изучает французский и испанский. А еще у меня есть внук Вильям, которые пока только учится говорить, но уже без ума от компьютеров.

Жизнь была бы очень трагичной, если бы не была такой забавной.

Очень важно просто не сдаваться.

via Esquire
​